Молчание ягнят - Страница 88

47

Старлинг проспала мертвым сном пять часов подряд и проснулась посреди ночи, разбуженная все тем же кошмаром. Она закусила зубами краешек простыни и зажала уши руками, стараясь определить, на самом ли деле она уже проснулась и избавилась от кошмара. Тишина. Ягнята молчат. Когда она поняла, что проснулась, сердце сразу перестало колотиться, но поджилки все еще тряслись. И она знала, что еще секунда — и ее снова охватит страх.

Но вместо страха ее охватил гнев… и принес облегчение.

— Бред! — громко произнесла она и высунула ногу из-под одеяла.

Да, вчерашний день был нелегким! Сначала ей нагадил Чилтон, потом ее оскорбила сенатор Мартин, потом она получила выговор от Крендлера, который к тому же отказал ей в поддержке, потом доктор Лектер играл с ней в кошки-мышки, потом ее чуть не стошнило, когда она узнала подробности его побега, а затем Джек Крофорд отстранил ее от расследования. Больше всего задевало то, что ее почти обозвали воровкой.

Да, сенатор Мартин — мать, и ей нынче не позавидуешь, такое на нее свалилось. Ей, конечно, невмоготу, что полицейские роются в вещах ее дочери. Она, наверное, вовсе не хотела ее обидеть… И тем не менее обвинение, как заноза, не давало Старлинг покоя.

Когда Клэрис была маленькой, ее всегда учили, что воровство — самое гнусное, самое отвратительное преступление, не считая, конечно, изнасилования и убийства из-за денег. Даже непредумышленное убийство лучше, чем воровство.

Еще ребенком, попав в сиротский приют, где много чего хотели, но мало получали, она научилась ненавидеть воровство.

И теперь, лежа в темноте, она вдруг поняла еще одну причину, почему ей так неприятно обвинение сенатора Мартин.

Старлинг знала: все, что бы ни говорил доктор Лектер по этому поводу, было правдой. Она действительно боялась, что Рут Мартин различила в ней что-то дешевое, вульгарное, нечто натолкнувшее сенатора на мысль о воровстве. Вандербильдиха чертова.

А с каким удовольствием доктор Лектер указал бы на классовую неприязнь и с молоком матери усвоенную необходимость подавлять гнев. По уровню образования, уму, напористости, не говоря уж о внешней привлекательности, Старлинг не уступала никаким Мартинам. Но это в ней было. Вне всякого сомнения.

Старлинг была одинокой веткой того генеалогического дерева, у которого вместо корней послужной список: либо награды, либо преступления. Потерявшие все в Шотландии, изгнанные голодом из Ирландии, они всегда тяготели к опасным ремеслам. Множество менее удачливых Старлингов жизнь переломала: одни шлепались на дно общих могил или соскальзывали в морскую пучину с привязанным к ногам ядром; другие — везунки — удостаивались посмертных почестей под дребезжащие звуки бравурного марша, когда зябнувшим от холода на похоронах хотелось поскорее оказаться дома. Некоторых могли даже вспомнить в офицерской компании со слезами на глазах, как пьяный иной раз вспоминает хорошего сеттера. Полузабытые имена, словно из Библии.

Никто из них, насколько знала Старлинг, не отличался особым умом или способностями, за исключением, может быть, одной из ее пратеток, которая оставила потрясающий, прекрасно написанный дневник; она вела его до тех пор, пока ее не сразило «воспаление мозга».

Но они никогда не воровали.

В Америке образование должен иметь каждый дурак, это усвоили все, и Старлинг тоже. На надгробье одного из ее дядей даже высекли, что он умер бакалавром.

Образование стало для Старлинг способом выжить, а конкурсные экзамены — единственным средством борьбы за выживание в те годы, когда она была никому не нужна.

Она знала, что выкарабкается. Что станет тем, кем должна стать. Знала с тех пор, как поняла что к чему: ей не составит труда быть одной из лучших в группе, снискать одобрение, попасть в круг не просто званых, но избранных. Ее не отчислят.

Для этого нужно только много работать и очень стараться. У нее будут хорошие отметки. И этот кореец не загоняет ее на физподготовке. И ее фамилия будет занесена на доску «Высших достижений Академии» за ее выдающиеся результаты в тире.

Через четыре недели она станет специальным агентом Федерального бюро расследований.

И что же, ей всю оставшуюся жизнь придется оглядываться на этого долбаного Крендлера?

Тогда в присутствии сенатора ему явно хотелось умыть руки. Каждый раз, когда Клэрис об этом вспоминала, на нее накатывала обида. Да как он смел подумать, что у нее в конверте нет вещественных доказательств! Каждый раз, когда Старлинг вызывала в памяти образ Крендлера, он представлялся ей в купленных на распродаже солдатских ботинках, как у мэра, босса ее отца, когда тот явился забрать отцовские табельные часы.

Но хуже всего то, что ее представлениям о Крофорде был нанесен удар. Безусловно, он сейчас испытывает такое напряжение, которое вряд ли кому еще по силам. Непонятно, как он все это выдерживает. Послал ее обследовать автомобиль Распая, не обеспечив поддержкой или видимыми знаками власти. Хотя, конечно, она сама напросилась на эти условия, и кто же знал, что она найдет то, что нашла. Но Крофорд обязан был предусмотреть, что может произойти, когда сенатор Мартин увидит ее в Мемфисе. Неприятности были неизбежны. Даже если бы она не нашла эти пакостные фотографии.

Кэтрин Бейкер Мартин лежит сейчас во тьме так же, как и ты. Старлинг на некоторое время забыла о ней, занятая своими собственными проблемами.

И тут же, как в наказание за то, что она посмела подумать о себе, перед ее глазами предстали видения последних дней. Яркие, отчетливые, они вдруг всплывали в памяти — слишком яркие, пугающе яркие, такие яркие, какими выглядят предметы, внезапно выхваченные из мрака вспышкой молнии.